"Господин генерал! Господа! Дорогие камераден!читать дальше
Сегодня мы хороним убитого. В целом это само собой разумеющееся
событие, особенно если учесть, что мы с вами живем в великую и героическую
эпоху, в которую мы родились. В эпоху, когда убитые являются брусчаткой
для улиц, по которым шествует слава.
Миллионы людей сходят сейчас в могилы, уходят почти безо всякого
внимания к ним. Когда они рождались на этот свет, их появление, по крайней
мере, сопровождалось стонами родной матери. Когда же они навсегда уходили
из этого мира, их последние предсмертные крики заглушались разрывами
снарядов и бомб, а прах их был засыпан мусором. Тех, у кого еще остались в
живых матери, они спустя несколько недель после смерти оплакивали или же
вообще никогда не оплакивали, чтобы не лишать себя последней шаткой
надежды.
За последние годы миллионы трупов удобряли землю. Люди проходили по
ним, машины еще глубже вдавливали их в землю. В землю их зарывали с
помощью кирки и лопаты, как зарывают сокровища или отбросы. После чего
трупы превратились в голые цифры потерь, точного количества которых никто
не знает. Так смерть не переставала быть гигантским процессом распада
нашего серьезно больного мира.
Временами же из-за нее, из-за смерти, произошедшей во время
уничтожения, зажигались свечи, собирались люди, произносились речи, в
которых нередко звучала последняя, достойная всяческого презрения ложь.
"Он умер не напрасно!" - пытались некоторые утверждать. "Мы никогда не
забудем его!" - хвастались другие. А уж сколько говорилось о том, что
самой прекрасной смертью на земле является такая героическая смерть, как
эта!
Однако на самом деле эта смерть не имеет ничего общего с прекрасным
вообще. Смерть эта не имеет ни героического лица, ни таинственного глянца.
Чаще всего она подла и перепачкана кровью и дерьмом. И уже тем более она
не заслуживает того, чтобы ее славили, воспевали и почитали.
С помощью смерти невозможно смыть ничего из жизни, которая
предшествовала этой смерти. Смерть, как таковая, не может явиться ни
оправданием, ни искуплением. Она всего-навсего конец. Одновременно она
является как бы переходом в мир иной, так мы надеемся, однако здесь, на
земле, она подводит заключительную черту жизни.
Перед лицом смерти можно задать только один вопрос, но это не вопрос:
почему человек умер? Нет! Это совсем другой вопрос: как он жил?
Все мы, живущие рядом со смертью, знаем мы об этом или же, быть может,
просто не хотим знать, все мы обязаны задать себе такой вопрос. Мы должны
это сделать немедленно и откровенно, так, как будто завтра нас самих уже
не будет в живых. Поскольку все мы имеем различные профессии, которые,
однако, никого не избавляют от смерти, более того, поскольку мы сами в той
или иной степени можем посылать других людей на смерть или же можем
приказать им убивать других, то мы не можем требовать от тех других, чтобы
они поступали с нами иначе.
Это один из самых острых и темных вопросов, который живет в нас самих и
который стар, как само человечество. То, что мы делаем, и то, что мы
вынуждены делать, направлено против заповеди, которую мы ложно принимаем
за господню заповедь. И решать ее каждый из нас будет с богом один на
один, если не здесь, на земле, то, возможно, в другом, лучшем мире. Однако
никто, даже сам господь бог, не может снять с нас ответственности перед
людьми. И нести эту ответственность мы должны не на том свете, а здесь,
сегодня. И нести ее должен каждый из нас.
Мы - солдаты, верим ли мы в это или притворяемся, что верим. И это
независимо от того, являемся ли мы офицерами или фенрихами.
Ответственность каждого из нас может возрастать в зависимости от
занимаемой должности, однако в сути своей эта ответственность не
изменяется, так как она неделима. Мы солдаты.
Бывает время, камераден, когда призвание солдата кажется простым и
ясным. Тогда решающими словами были: служить, охранять, защищать! Но
человеческой натуре никогда не удавалось довести эти понятия до полного
расцвета, чтобы они стали достойными своего истинного смысла, это факт. А
ведь они были не только мечтой солдата, они должны были стать содержанием
его сути.
Служить! Это понятие предполагает скромность. Это не что иное, как само
действие, а не мишура, которая порой окружает службу. Охранять! Охранять
что-либо невозможно без знания ценности охраняемого. К этому относится
понятие красоты, как и покорность в вере. Защищать! Только тот сможет
что-то защищать, кто способен любить. А тот, кто хоть раз в жизни
по-настоящему любил, разве тот может убивать, чтобы не быть до глубины
потрясенным этим?
Солдат должен хотеть служить и человечеству и самой жизни. Тот, кто
по-настоящему любит свою родину, свой народ и свое отечество, тот должен
знать и то, что и другие люди любят свое отечество нисколько не в меньшей
степени и готовы сделать для него не меньше. Это делает жизнь солдата
настолько тяжелой, что осмысленность можно найти лишь в покорности и
тишине.
Эту спокойную покорность когда-нибудь попытаются сломить слова, которые
прозвучат: быть большим, чем кажешься. Это будут не исчерпывающие, но
хорошие слова. И они укажут правильный путь.
Деятельность солдата не может ограничиться только тем, что он
занимается шагистикой, побеждает и умирает. Он тоже должен мечтать. Он
должен знать, что на свете помимо его родной матери имеется еще очень
много матерей. Правда, сознание этого ляжет на него тяжким бременем.
Страшное бремя быть солдатом: ты можешь стать преступником или же идиотом.
Большей частью разговоры о традициях являются пустой болтовней.
Традиция есть, попросту говоря, передача чего-то, а не самоцель. В
традиции важны не знамена, не военные нормы, не места былых сражений, не
имена героев, а знание поступков, совершенных без всякой корысти. И если
поступки прошлого призывают к чему-то, то, разумеется, к тому, чтобы
искать не смерть, а жизнь.
Отдавать приказы легко, а вот жить - трудно, а самое трудное
заключается в том, чтобы самоотверженно служить! Однако служить так бывает
невозможно, когда нет ничего или же никого, кто бы наполнил эту службу
смыслом.
Смысл самой человеческой жизни заключается отнюдь не в том, чтобы иметь
крышу над головой, цыпленка в горшке на обед и автомашину в гараже. Тот
же, кто стремится завоевать для себя жизненное пространство, идя по
трупам, никогда не сможет жить осмысленно.
Настоящий солдат не воет вместе с волками. Как только солдат перестает
искать смысл своего существования, он теряет само право на жизнь. Однако
он не должен становиться мальчиком на побегушках у сильных мира сего!
Солдат должен говорить "да", если он в душе так и думает. Если же он
говорит "да", а думает "нет", а таких людей очень много, или же если он
вынужден сказать "да", хотя думает "нет", или же когда он ради собственной
карьеры или ради получения какой-либо выгоды говорит "да", когда совесть
шепчет ему "нет", или же когда он попросту молчит, то это означает, что
настал момент, когда солдатское общество умирает. И не только солдатское
общество. Тогда наступает час, если так можно выразиться, большой смерти.
Когда умирает человеческая совесть, человечество само перестает жить.
Настоящее лицо солдата проявляется отнюдь не в победе, более отчетливо
оно проявляется в период поражения. Побеждать может любой дикий зверь. А
вот осмыслить поражение, уметь взглянуть ему в глаза - для этого нужно
нечто большее, чем обычное мужество. И способен на это только тот, кто
сохранил в себе хоть искру ясности. Но у кого есть силы для этого?
Слишком велика боязнь того, что авторитеты, дающие нам жизнь, могут
оказаться поверженными. После выигрыша грозит потеря. Те, кто лишь мнят
себя солдатами, оказываются на деле азартными игроками и легкомысленными
людьми. В лучшем случае они являются военными и, как таковые, в большей
или меньшей степени становятся инструментом уничтожения и, следовательно,
как таковые, достойны презрения.
Там, где солдатское общество теряет свой смысл, появляются убийцы. Там
появляется и ненависть. Там противник превращается во врага, а враги
становятся настоящими чертями.
Нечто подобное происходит и тогда, когда солдат лжет, независимо от
того, в каком он звании: офицера или фенриха. Прежде всего он лжет самому
себе. Он не хочет и не верит в то, что это бессмысленно, что бессмысленно
все то, что он делает. Когда же он в конце концов поймет это, то у него
уже не будет мужества призвать себя к правде. И тогда настанет самое
худшее: он будет лгать своим солдатам!
И вдруг все рушится, рушится, как домик, взорванный миной. И только
тогда появляется мысль, что быть солдатом равносильно тому, что быть
преступником: слуга идеи становится насильником-преступником от идеологии.
А ведь все происходит очень просто: солдат должен брать пример с того,
кому он служит. Тот же, кто служит преступнику, вольно или невольно
становится его сообщником. Тот же, кто, руководствуясь добром, не способен
отличить преступника от честного служаки, погибает в конце концов от
собственной слепоты, глупости и собственного равнодушия. Бывают времена
обольщения. Однако если эти времена разоблачают себя как времена лжи и
преступлений, то тут уж нет места ни удобной половинчатости, ни трусливому
увиливанию: убийцы не способны ни к чему другому, как только к убийству.
Но бывают, камераден, вещи и попроще. Настоящий солдат с презрением
относится к славе сегодняшнего дня. Более того, дешевая призрачность этой
славы заставляет его краснеть. Если же солдаты превращаются в лишенных
всякой совести ландскнехтов, которые подстерегают момент, чтобы
прославиться, или же санкционируют преступления с тем, чтобы получить
очередной чин или должность, то вина за это целиком и полностью ложится на
тех, кто предал солдатское общество, независимо от причины, пусть хотя бы
из-за слабости, так как они были беспомощны и бессильны и в довершение
всего глупы, как стадо баранов.
Настоящий солдат, камераден, живет в сознании собственной
ответственности. В тишине. Он хочет служить.
Однако смерть ничего не меняет. Смерть, как таковая, не является
оправданием. Она никого не освобождает от ответственности. Как человек
живет, так его и ценят. Так давайте же попытаемся, камераден, жить как
настоящие солдаты. Если мы еще способны на это!"
Сегодня мы хороним убитого. В целом это само собой разумеющееся
событие, особенно если учесть, что мы с вами живем в великую и героическую
эпоху, в которую мы родились. В эпоху, когда убитые являются брусчаткой
для улиц, по которым шествует слава.
Миллионы людей сходят сейчас в могилы, уходят почти безо всякого
внимания к ним. Когда они рождались на этот свет, их появление, по крайней
мере, сопровождалось стонами родной матери. Когда же они навсегда уходили
из этого мира, их последние предсмертные крики заглушались разрывами
снарядов и бомб, а прах их был засыпан мусором. Тех, у кого еще остались в
живых матери, они спустя несколько недель после смерти оплакивали или же
вообще никогда не оплакивали, чтобы не лишать себя последней шаткой
надежды.
За последние годы миллионы трупов удобряли землю. Люди проходили по
ним, машины еще глубже вдавливали их в землю. В землю их зарывали с
помощью кирки и лопаты, как зарывают сокровища или отбросы. После чего
трупы превратились в голые цифры потерь, точного количества которых никто
не знает. Так смерть не переставала быть гигантским процессом распада
нашего серьезно больного мира.
Временами же из-за нее, из-за смерти, произошедшей во время
уничтожения, зажигались свечи, собирались люди, произносились речи, в
которых нередко звучала последняя, достойная всяческого презрения ложь.
"Он умер не напрасно!" - пытались некоторые утверждать. "Мы никогда не
забудем его!" - хвастались другие. А уж сколько говорилось о том, что
самой прекрасной смертью на земле является такая героическая смерть, как
эта!
Однако на самом деле эта смерть не имеет ничего общего с прекрасным
вообще. Смерть эта не имеет ни героического лица, ни таинственного глянца.
Чаще всего она подла и перепачкана кровью и дерьмом. И уже тем более она
не заслуживает того, чтобы ее славили, воспевали и почитали.
С помощью смерти невозможно смыть ничего из жизни, которая
предшествовала этой смерти. Смерть, как таковая, не может явиться ни
оправданием, ни искуплением. Она всего-навсего конец. Одновременно она
является как бы переходом в мир иной, так мы надеемся, однако здесь, на
земле, она подводит заключительную черту жизни.
Перед лицом смерти можно задать только один вопрос, но это не вопрос:
почему человек умер? Нет! Это совсем другой вопрос: как он жил?
Все мы, живущие рядом со смертью, знаем мы об этом или же, быть может,
просто не хотим знать, все мы обязаны задать себе такой вопрос. Мы должны
это сделать немедленно и откровенно, так, как будто завтра нас самих уже
не будет в живых. Поскольку все мы имеем различные профессии, которые,
однако, никого не избавляют от смерти, более того, поскольку мы сами в той
или иной степени можем посылать других людей на смерть или же можем
приказать им убивать других, то мы не можем требовать от тех других, чтобы
они поступали с нами иначе.
Это один из самых острых и темных вопросов, который живет в нас самих и
который стар, как само человечество. То, что мы делаем, и то, что мы
вынуждены делать, направлено против заповеди, которую мы ложно принимаем
за господню заповедь. И решать ее каждый из нас будет с богом один на
один, если не здесь, на земле, то, возможно, в другом, лучшем мире. Однако
никто, даже сам господь бог, не может снять с нас ответственности перед
людьми. И нести эту ответственность мы должны не на том свете, а здесь,
сегодня. И нести ее должен каждый из нас.
Мы - солдаты, верим ли мы в это или притворяемся, что верим. И это
независимо от того, являемся ли мы офицерами или фенрихами.
Ответственность каждого из нас может возрастать в зависимости от
занимаемой должности, однако в сути своей эта ответственность не
изменяется, так как она неделима. Мы солдаты.
Бывает время, камераден, когда призвание солдата кажется простым и
ясным. Тогда решающими словами были: служить, охранять, защищать! Но
человеческой натуре никогда не удавалось довести эти понятия до полного
расцвета, чтобы они стали достойными своего истинного смысла, это факт. А
ведь они были не только мечтой солдата, они должны были стать содержанием
его сути.
Служить! Это понятие предполагает скромность. Это не что иное, как само
действие, а не мишура, которая порой окружает службу. Охранять! Охранять
что-либо невозможно без знания ценности охраняемого. К этому относится
понятие красоты, как и покорность в вере. Защищать! Только тот сможет
что-то защищать, кто способен любить. А тот, кто хоть раз в жизни
по-настоящему любил, разве тот может убивать, чтобы не быть до глубины
потрясенным этим?
Солдат должен хотеть служить и человечеству и самой жизни. Тот, кто
по-настоящему любит свою родину, свой народ и свое отечество, тот должен
знать и то, что и другие люди любят свое отечество нисколько не в меньшей
степени и готовы сделать для него не меньше. Это делает жизнь солдата
настолько тяжелой, что осмысленность можно найти лишь в покорности и
тишине.
Эту спокойную покорность когда-нибудь попытаются сломить слова, которые
прозвучат: быть большим, чем кажешься. Это будут не исчерпывающие, но
хорошие слова. И они укажут правильный путь.
Деятельность солдата не может ограничиться только тем, что он
занимается шагистикой, побеждает и умирает. Он тоже должен мечтать. Он
должен знать, что на свете помимо его родной матери имеется еще очень
много матерей. Правда, сознание этого ляжет на него тяжким бременем.
Страшное бремя быть солдатом: ты можешь стать преступником или же идиотом.
Большей частью разговоры о традициях являются пустой болтовней.
Традиция есть, попросту говоря, передача чего-то, а не самоцель. В
традиции важны не знамена, не военные нормы, не места былых сражений, не
имена героев, а знание поступков, совершенных без всякой корысти. И если
поступки прошлого призывают к чему-то, то, разумеется, к тому, чтобы
искать не смерть, а жизнь.
Отдавать приказы легко, а вот жить - трудно, а самое трудное
заключается в том, чтобы самоотверженно служить! Однако служить так бывает
невозможно, когда нет ничего или же никого, кто бы наполнил эту службу
смыслом.
Смысл самой человеческой жизни заключается отнюдь не в том, чтобы иметь
крышу над головой, цыпленка в горшке на обед и автомашину в гараже. Тот
же, кто стремится завоевать для себя жизненное пространство, идя по
трупам, никогда не сможет жить осмысленно.
Настоящий солдат не воет вместе с волками. Как только солдат перестает
искать смысл своего существования, он теряет само право на жизнь. Однако
он не должен становиться мальчиком на побегушках у сильных мира сего!
Солдат должен говорить "да", если он в душе так и думает. Если же он
говорит "да", а думает "нет", а таких людей очень много, или же если он
вынужден сказать "да", хотя думает "нет", или же когда он ради собственной
карьеры или ради получения какой-либо выгоды говорит "да", когда совесть
шепчет ему "нет", или же когда он попросту молчит, то это означает, что
настал момент, когда солдатское общество умирает. И не только солдатское
общество. Тогда наступает час, если так можно выразиться, большой смерти.
Когда умирает человеческая совесть, человечество само перестает жить.
Настоящее лицо солдата проявляется отнюдь не в победе, более отчетливо
оно проявляется в период поражения. Побеждать может любой дикий зверь. А
вот осмыслить поражение, уметь взглянуть ему в глаза - для этого нужно
нечто большее, чем обычное мужество. И способен на это только тот, кто
сохранил в себе хоть искру ясности. Но у кого есть силы для этого?
Слишком велика боязнь того, что авторитеты, дающие нам жизнь, могут
оказаться поверженными. После выигрыша грозит потеря. Те, кто лишь мнят
себя солдатами, оказываются на деле азартными игроками и легкомысленными
людьми. В лучшем случае они являются военными и, как таковые, в большей
или меньшей степени становятся инструментом уничтожения и, следовательно,
как таковые, достойны презрения.
Там, где солдатское общество теряет свой смысл, появляются убийцы. Там
появляется и ненависть. Там противник превращается во врага, а враги
становятся настоящими чертями.
Нечто подобное происходит и тогда, когда солдат лжет, независимо от
того, в каком он звании: офицера или фенриха. Прежде всего он лжет самому
себе. Он не хочет и не верит в то, что это бессмысленно, что бессмысленно
все то, что он делает. Когда же он в конце концов поймет это, то у него
уже не будет мужества призвать себя к правде. И тогда настанет самое
худшее: он будет лгать своим солдатам!
И вдруг все рушится, рушится, как домик, взорванный миной. И только
тогда появляется мысль, что быть солдатом равносильно тому, что быть
преступником: слуга идеи становится насильником-преступником от идеологии.
А ведь все происходит очень просто: солдат должен брать пример с того,
кому он служит. Тот же, кто служит преступнику, вольно или невольно
становится его сообщником. Тот же, кто, руководствуясь добром, не способен
отличить преступника от честного служаки, погибает в конце концов от
собственной слепоты, глупости и собственного равнодушия. Бывают времена
обольщения. Однако если эти времена разоблачают себя как времена лжи и
преступлений, то тут уж нет места ни удобной половинчатости, ни трусливому
увиливанию: убийцы не способны ни к чему другому, как только к убийству.
Но бывают, камераден, вещи и попроще. Настоящий солдат с презрением
относится к славе сегодняшнего дня. Более того, дешевая призрачность этой
славы заставляет его краснеть. Если же солдаты превращаются в лишенных
всякой совести ландскнехтов, которые подстерегают момент, чтобы
прославиться, или же санкционируют преступления с тем, чтобы получить
очередной чин или должность, то вина за это целиком и полностью ложится на
тех, кто предал солдатское общество, независимо от причины, пусть хотя бы
из-за слабости, так как они были беспомощны и бессильны и в довершение
всего глупы, как стадо баранов.
Настоящий солдат, камераден, живет в сознании собственной
ответственности. В тишине. Он хочет служить.
Однако смерть ничего не меняет. Смерть, как таковая, не является
оправданием. Она никого не освобождает от ответственности. Как человек
живет, так его и ценят. Так давайте же попытаемся, камераден, жить как
настоящие солдаты. Если мы еще способны на это!"